Политическая регионалистика россии: история и современное развитие содержание
|
| Владимир ГЕЛЬМАН, Сергей РЫЖЕНКОВ ПОЛИТИЧЕСКАЯ РЕГИОНАЛИСТИКА РОССИИ: ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОЕ РАЗВИТИЕ Содержание
1. Введение Несмотря на то, что политическая регионалистика как субдисциплина в рамках политологии является в России составной частью государственного стандарта подготовки специалистов - политологов (Подготовка, 1995, 11), единого мнения среди российских специалистов о ее содержании по сей день не существует. Спектр тем политической регионалистики в работах различных авторов простирается от геополитики до краеведения; среди дисцплинарных рамок, принятых в западной науке, российские авторы ориентируются на столь различные образцы, как Regional Science (Макарычев, 1997а) или State and Local Government (Голосов, 1997а). В рамках настоящей работы под политической регионалистикой мы понимаем совокупность исследований как макрополитических процессов на региональном и местном уровнях (изучение политических режимов, политического поведения и т.д.), так и специфических аспектов регионального и местного управления, связанных с процессами общенационального масштаба. В данной работе для анализа политической регионалистики как отрасли политической науки в дореволюционной и современной России рассматриваются обстоятельства развития научных институтов и отдельных направлений исследований, выявляется взаимосвязь между общественно-политическим интересом к данной проблематике и собственно исследованиями. Отдельно анализируются состояние и перспективы политических исследований, проводимых специалистами, работающими в провинциальной России.1 ^ Широкий общественный и научный интерес к проблемам территориально-административного управления, политическому измерению местного устройства России появляется в связи с подготовкой и проведением Великих реформ 1860-х гг., в числе которых одной из важнейших стали Земская реформа 1864 года и Городская реформа 1870 года. В период обсуждения последствий реформ, подготовки и проведения новых реформ местных учреждений и осмысления произошедших изменений (1870-е начало 1900-х гг.) стали периодом институционализации социальных исследований, важное место среди которых заняли те, что имели дело с вопросами местной и земской политики.2 Общественно-политические изменения 1900-1910-х гг., приведшие к созданию Государственной Думы, а затем Временного правительства, в возникновении и деятельности которых представители земства, земская идея играли важнейшую роль, стали этапом обобщения теоретических поисков, реализации на практике выработанных в общественных науках идей нового политического строя. Первым уровнем дисциплинарно-предметного членения дореволюционных общественных наук было разделение на две основных “сверхдисциплины”: государствоведение и история. На их базе существовала зарождавшаяся политическая наука. Вопросы политики и земства рассматривались в рамках государствоведения и истории (общей, права и государственных учреждений), но в то же время образовывали самостоятельные предметные группы, находясь в центре научной публицистики и земской журналистики. Как вспомогательные дисциплины развивались в силу практической необходимости земская статистика, земская библиография. Эмпирические описания частей Российской империи носят энциклопедически-справочный характер, сочетая обращение к правоведению, истории, экономической науке, географии, этнографии. Земская эмпирика была сведена в четырехтомной “Истории земства за сорок лет” Б.Веселовского (Веселовский, 1909-11). Во второй половине XIX века безраздельно господствует нормативное понимание научной теории. Так, общественная и государственная теории самоуправления являются нормативно-умозрительными конструкциями, которые более предназначены исправить существующее положение дел, нежели отразить его. Сопротивление материала порождает в дальнейшем юридическую и политическую теории самоуправления, но они только уточняют идеальные требования к действительности, а не объясняют ее. Нормативно-умозрительное понимание общественной науки сочетается с ее оценочно-политическим аспектом. Во-первых, все авторы выступают как либо сторонники, либо противники самодержавного строя. Во-вторых, как в рядах сторонников, так и в рядах противников существуют полемизирующие друг с другом лагеря. Борьба общественных деятелей за принятие конституции придала российскому конституционализму сильный оттенок партийной политизированности. Историцизм российских общественных наук проявлялся в обязательном поиске главных причин современного положения вещей в историческом прошлом. Исследователи подробно описывали становление, развитие политических, административных традиций в русской истории и связывали их с социокультурными традициями. В литературе по вопросам земства и политики для объяснения происходящего использовался также анализ социально-экономических факторов, сословно-имущественных отношений. Здесь обнаруживается влияние западной социологии, включая марксизм. Теоретическая база и характер политической ангажированности ученых и научных публицистов основывались на зависимости от западных образцов, но присутствует и критика их, и рефлексия о возможностях применения тех или иных теорий к России. Не только “западники”, но и “славянофилы” находятся в диалоге с западной теоретической мыслью. Юридицизм и историцизм или их сочетание определяли методологию общественных наук. Как правило, в сочинениях умозрительно развивались некие нормативно-теоретические и/или оценочно-политические тезисы, иллюстрируемые юридическим и/или историческим материалом, а также более или менее систематическим изложением современного материала. Основными средствами интерпретации являлись сопоставительно-сравнительные приемы (опыт других стран), ссылки на авторитеты, выявление логических противоречий в сочинениях оппонентов, апелляция к самоочевидности, полемические фигуры речи (ирония, сарказм). Другой путь заключался в изложении эмпирического материала по определенной системе, а в качестве выводов предлагалась экспликация положенной в основу эмпирической части системы. Но, помимо выявления генерального соответствия или несоответствия тем или иным идеальным представлениям, научно-теоретическим итогом сочинений могло быть обнаружение исторической повторяемости явления (его “природы”, “органичности”), эффективности - неэффективности правовых норм, “правильности” - “ошибочности” политических решений в сочетании с объяснением возможных причин происходящего, внутренних связей и зависимостей между различными элементами. Первой попыткой создания “теории провинции” стала вышедшая в 1864 году книга Лохвицкого “Губерния” (Лохвицкий, 1864). Глубиной постановки задач и проблем исследования Лохвицкий несомненно превосходит других классических авторов предшествующего, современного ему и последующего периода (Вицын, 1855; Андреевский, 1864; Васильчиков, 1869-71). Вдохновляясь примером построения оригинальных исторических концепций В.Ключевского и Н.Костомарова, опираясь на французскую традицию исследований вопроса о децентрализации и территориальном устройстве государства он предложил соотносить “степень умственного и материального богатства, того, что называется цивилизацией” губерний с достаточностью правительственных учреждений на число жителей, проживающих на территории губернии, и “состоянием путей и средств сообщения”. Считая, что в отличие от английской “исторически-бытовой” провинции, российская провинция - образование искусственное, административное, он, анализируя сочетания этих факторов, пытался установить критерии оптимальности губернского развития и управления в России (с.85-87). Если в части доказательства своей гипотезы он в качестве главного аргумента указывал, что “факт этот беспрерывно подтверждается опытом”, то проведенное им далее различие дворянских и чиновных (Сибирь, Астрахань, Архангельск, Олонец) губерний более аргументировано и содержательно, - в губерниях последнего типа “нет общества” (с.122). Пишет Лохвицкий и об особой роли центральных городов губерний (с.96). Автор сам осознает недостаточность имеющихся данных, постоянно сетуя: “нет материалов”, требуются “дробные” ученые и правительственные исследования “с точки зрения промышленной..., географической..., полицейской..., государственного хозяйства, сословных институтов”. Обобщение этого материала - “громадный труд для деятельности многих специалистов”. Обещание автора дать во второй части “подробный разбор функций и отношений наших губернских властей и мест, уездов, городов, сельских общин, сословных организаций” (с.iii), так им и не выполненное, стало как бы завещанием последующему поколению исследователей (и выглядит актуальной задачей и для политических регионалистов наших дней). Критика сочинения Лохвицкого позволила А.Градовскому (Градовский, 1904) провести само собой разумеющееся после него различение децентрализации и самоуправления, а далее, исходя из этого различения (и, разумеется, немецкой теории) развить диалектическую трактовку соотношения государственного и общественного начал в самоуправлении. Вообще, эта фигура оказала колоссальное влияние на последующее развитие местных исследований. Владение методами правового, исторического и политического анализа, обращение к логике и эмпирике, блестящий литературный стиль, богатство идей и умение проводить и выдерживать в развитии темы тонкие различения (одной из таких последовательно проведенных им различий стало разделение политического и административного начал), все это заставляет говорить о Градовском как “отце российской политической регионалистики”. Его приверженность строгому конституционализму носила во многом риторический характер - пассажи, утверждающие абсолютный приоритет права над политикой кажутся попыткой самооправдания в увлечении именно анализом политических отношений. Некая парадоксальность присутствовала в том, что, что проникновение позитивистских идей и принципов в Россию гораздо реже заставляло попытаться реализовать их в исследовательской деятельности, нежели провоцировало на их умозрительное обсуждение. Хотя, методы и приемы, использовавшиеся некоторыми исследователями, вполне соответствовали более поздним представлениям о политологических исследованиях. Так, В.Ивановский провел сравнительное исследование двух уездов Вятской и Казанской губерний, собрав и обработав огромное количество источников - официальных документов и публикаций, публикаций в печатных земских органах. Используя имевшуюся теоретическую литературу, он разработал четкую программу исследования, поставив в качестве главного вопрос об условиях способствующих либо, напротив, препятствующих развитию земских учреждений. В заключении он сформулировал основные итоги исследования. “Организация земского представительства в Слободском уезде более близка к теоретическим требованиям, нежели в Лаишевском уезде, что объясняется различием в личном элементе обоих уездов”. Ненормальность положения “по продовольственной части” в Слободском уезде вызвана “экономической несостоятельностью” большинства населения, в Лаишевском - ненадлежащим отношением земских учреждений к организации продовольственного дела. Для Слободского уезда более характерно “стремление к улучшению жизни”, так как земство имеет крестьянский состав, нежели для земскодворянского Лаишевского (Ивановский, 1881, 313-314). В книге С.Прокоповича “Местные люди о нуждах России” (Прокопович, 1904) представлены материалы серии опросов (письменных), проводившихся среди земцев большинства земских губерний, а также проанализировано более 1000 постановлений земских комитетов по шести вопросам земской деятельности. В результате анализа ответов на программу опроса и разбора постановлений - все выкладки и этапы интерпретации количественных данных приводятся в заключении работы - была произведена оценка числа бюрократических, либеральных и консервативных комитетов. В связи с тем, что около половины консервативных решений (106 из 233) пришлась на рабочий вопрос (один из шести) автор делает вывод о наличии “узкоклассовой тенденции” в комитетах, несмотря на то, что в большинстве своем они либеральны (1061 постановление - либеральное, 233 - консервативные). Основной итог работы - “суровый приговор над бюрократической системой”. Но в отличие от либеральных публицистов, придерживавшихся того же мнения, автор опирался на эмпирический материал, применяя научные методы в его интерпретации. М.Свешников (Свешников, 1892), используя сопоставительный метод (он сам отличает его от сравнительного) и опираясь на данные, полученные им во время обучения и преподавания в Германии и последующих земских исследований в России, создает некий прообраз международного handbook по местному управлению, одновременно подробно рассматривая буквально все теоретические воззрения на предмет в целом и его важнейшие аспекты. Использует он и статистические методы - составленные им таблицы данных о составе земского представительства в 34 губерниях даются в приложении к сочинению. Российская протополитология, имея своей важной частью местную проблематику, не являлась чем-то выделенным из общего культурного, научного и политического процесса, несомненно, находясь в центре общественной жизни. Политические дискуссии, литературная беллетристика и критика, земская публицистика, интерес к истории и народному быту и обычаям были удивительно связаны между собой. Писатель, публицист Д.Мордовцев пишет романы из русской истории, народнической практики, и - подводит итоги десятилетия земств (Мордовцев, 1877), давая широкую панораму земской деятельности более чем в десяти губерниях - как по вторичным источникам, так и по собственным наблюдениям. Трудно избежать модернизирующей аберрации, когда знакомишься с описанием и анализом “расклада” сил и интересов, местной политики в целом в таком политико-хозяйственном начинании 1860-70 гг. как строительство саратовским земством железной дороги, связавшей тогдашнюю “столицу Поволжья” с Москвой (с. 179-184). Земский деятель, правовед В.Безобразов наряду со статьями, в которых анализируются земские правовые институты, включает в сборник своих работ письма, опубликованные в газете “Век”, сочетающие лирику и мониторинговое описание практики организации земства на уездном и волостном уровне (Безобразов, 1882). Б.Чичерин выступает как либеральный публицист, крупный земский деятель, ведет научную полемику по земским вопросам (Чичерин, 1903). Правоведы Н.Коркунов, В.Гессен выпускают книги своих стихотворений, а К.Головин - 12-е томное собрание своих прозаических и драматических произведений, и т.д. Кроме того, развивается оригинальная земская журналистика, в которой вопросы права, истории, политики, экономики, социальные и культурные явления рассматривались, как правило, в комплексе. Творчество одного из выдающихся земских журналистов (в 1880-82 году - редактор газеты “Земство”) В.Скалона может служить примером сочетания научной добросовестности и обстоятельности при анализе текущих событий (Скалон, 1882; 1907). В то же время в общественных науках идет процесс специализации. В 1970-е гг. государствоведы еще считают нужным отстаивать необходимость существования самостоятельного государственного, административного, общественного права, отличного от гражданского, частного (Лешков, 1865, 1872), а в 1880-е-1900-е появляются курсы русского государственного и административного права, включающие, естественно, разделы о местном управлении и учреждениях (Коркунов, 1892-93; Ивановский, 1896-98; Куплеваский, 1894; Лазаревский, 1910; Нольдэ, 1911). Создаются труды по истории местного управления и учреждений (Андреевский, 1864; Градовский, 1903; Блинов, 1905, 1911; Кизеветтер, 1910). Литература из Европы, прежде всего из Германии, сразу же рецензируется (Лешков, 1873). Рассматриваются проблемы административно-территориального устройства в политико-правовой перспективе (Лазаревский, 1906: Корф, 1908, 1917). За сорок лет земская и самоуправленческая проблематика явным образом выделяется в самостоятельную научную дисциплину, оставаясь в тоже время в тесной связи с исторической наукой и государствоведением (Веселовский, 1909-1911; Гессен, 1904). Появляются монографические работы: по проблемам городского самоуправления (Дитятин, 1872; Шрейдер, 1902; Гессен, 1912), отношений губернского и уездного земств (Авинов, 1904; Шипов, 1899), отдельным аспектам земской работы (Карышев, 1900; Новиков, 1905), отдельным губерниям и уездам (Ивановский, 1881; Борисов, 1881; Колюпанов, 1876-77; Ефремов, 1905; Семин, 1907); избирательному праву (Корнилов, 1906). После Градовского к проблемам, государства и общества, правительственного управления (бюрократии) и самоуправления, движущих сил и интересов различных социальных групп, рассмотренным им фундаментально и систематически, исследователи обращаются постоянно, используя заложенные им же классификационные и описательные стандарты. Политические споры зачастую оказываются только внешней стороной научного обсуждения. Если сравнить два сочинения политически таких противоположных авторов как К.Головин (Головин, 1884) и Б.Веселовский (Веселовский, 1905), то окажется, что научный подход, основанный на сословно-имущественном, классовом анализе развития земств, либеральным Веселовским наследуется у консервативного Головина. Первый, используя те же приемы интерпретации, что и его предшественник, показывает, как не состоялось доминирование в земстве крупного дворянства при том, что земство все же стало достаточно эффективным. Головин же в свое время связывал перспективу повышения эффективности земств с упрочением в управлении им крупного дворянства. Институциональная проблема в предельно заостренной форме была сформулирована в одном из самых “реакционных” антиземских сочинений автора “Конфиденциальной записки”, поданной министру внутренних дел от имени министра финансов С. Витте в 1899 г. и озаглавленной “Самодержавие и земство”. В ней подробно был рассмотрен вопрос о связи системы местного управления с политическим строем и “конституционным режимом”. На материале истории местного самоуправления и управления на Западе и в России ставился вопрос о том, является ли Россия страной административно управляемой или страной местного самоуправления и аргументированно доказывалась, что самодержавие как институт (формально-юридический и исторически-традиционный), осуществляющий все политические и административные функции, несовместимо с местным самоуправлением как общественным институтом, обладающим властными полномочиями. (Витте, 1903). Советский период верифицировал построения автора “Конфиденциальной записки.” Наиболее типичными научным сочинением эпохи можно считать классические исследования И.Блинова (Блинов, 1905, 1911). Его сочинение “Губернаторы” является “историко-юридическим очерком”. В нем прослежена история института российского губернаторства с момента его учреждения в период петровских реформ до 1890-х гг. XIX в. Особый интерес для нас представляют теоретико-методологические принципы и основанные на них приемы обобщения и интерпретации данных. В основе работы лежит несколько бинарных оппозиций: 1) взаимоотношения государства и общества; 2) соотношение формального права и неформальных практик; 3) двойственность природы губернаторской должности; 4) надзорные отношения по линиям: центр-губернатор и губернатор-земство (после реформы 1864 г.); 5) противопоставление рутинных периодов и реформ. Сохранение постоянной структуры первых четырех отношений на протяжении всего рассматриваемого периода заставляет автора делать вывод о неизменности сущности и функций той части общегосударственного политического режима, которая касается местных учреждений и установлений, в том числе в их отношении к центру. Для каждого из рассматриваемых периодов он констатирует: “отсутствие самодеятельности общества в провинции”, “правильнее сказать - отсутствие самого общества” (с. 145), “правительство продолжало работать за общество” (с. 151); и будущее местного самоуправление зависит от того, в какие отношение будут поставлены органы самоуправления к правительственным властям, особенно губернаторам; наличие “слишком больших полномочий” у губернатора, губернатор фактически обладал “еще большей властью, нежели по закону” (с. 145); существование “фактических”, а не только юридических отношений (с. 186); губернатор - “лицо, облеченное надзаконной властью” (151); превышение власти губернаторами (с.302; губернатор - “хозяин губернии” и “административный орган МВД” (с. 160); назначение губернатора зависит от “случая и протекции” - (с. 165); существует непреодолимый антагонизм между самоуправлением и губернаторами; надзор за губернаторами бездействен, и, напротив, с 1892 года введен надзор за целесообразностью (а не только законностью) земских решений со стороны губернатора Даже реформа 1864 г., повлекшая, казалось бы, столь существенные изменения в должностных обязанностях губернаторов - не затронула базовой структуры. А так называемые “контрреформы” 1889-92 годов еще больше укоренили ее. Такой характер развития местных учреждений был обусловлен исторически, а затем поддерживался и сохранялся в силу самодержавности власти, незаинтересованной в ее умалении, а также социокультурных традиций. В юбилейный для земской реформы 1914 год выходит “Краткая энциклопедия земского дела в его историческом развитии” (Русов, 1914) и “Юбилейный земский сборник” (Юбилейный, 1914). В последнем были представлены аналитические обзоры лучших земских писателей. Важное обстоятельство, которое приходится осмысливать в связи с дореволюционной литературой по местным проблемам - это ее само собой разумеющееся центральное, наряду с литературой по общегосударственным проблемам, положение в общественных науках. Российская политика рассматривалась как единство самодержавно-имперских и местных институтов и процессов. По логике развития местных исследований в рамках общественных наук в дореволюционной России, учитывая развитость их институциональных форм (университетские центры, земские и правительственные аналитические структуры, многочисленные периодические издания и т.п.), методологический потенциал и по аналогии с развитием политической науки в зарубежных странах, следует предположить, что в 1920-30-е гг. в России должна была сложиться отечественная школа политологии. Однако процесс развития общественных наук был надолго прерван. Оставшиеся в России исследователи и их ученики в лучшем случае занимались теоретико-организационными вопросами коммунального хозяйства (Веселовский и Шейнис, 1927). Последним значительным событием земской традиции, следует, видимо, считать книгу Л.Велихова “Основы городского хозяйства”, вышедшую в 1928 году (Велихов, 1928). ^ Советский период развития российской политической науки вообще и политического регионалистики в частности не заслуживает внимания. Политологии в СССР не было - ни де-юре, ибо тогда не существовало самой сферы публичной политики в собственном смысле понятия, а власть нуждалась в осмыслении политических процессов лишь в сугубо “полицейском” аспекте, ни де-факто, поскольку (за исключением, пожалуй, международных исследований) подавляющее большинство работ советского периода отличалось идеологической сервильностью. Отсутствие в СССР доперестроечного периода региональных политических исследований объясняется еще и тем, что элементы территориально-политической организации общества рассматривались центральной властью исключительно как звенья управленческого механизма, а не как самостоятельные субъекты общественной жизни. В то же время необходимость решения управленческих задач на региональном уровне требовала подготовки специалистов-практиков. Поэтому такие предметные области научной и практической деятельности, как территориальное размещение производительных сил, территориальное государственное управление, региональное экономическое и социальное планирование, в последние два десятилетия советского периода все же развивались - в той мере, в какой подобное позволяли политические условия. Процессы регионализации, развитие федерализма и местного самоуправления, формирование региональных политических режимов пробудили общественный - прежде всего прикладной - интерес к изучению данной проблематики. Политики и управленцы нуждались в подготовке законопроектов, разработке программ, проведении избирательных кампаний (неважно, шла ли речь о реальной выработке управленческих решений либо об идеологическом обеспечении тех или иных политических акций). Однако при отсутствии каких-либо политологических традиций и научных школ вакуум исследовательских кадров естественным образом заполнялся представителями других отраслей знания, которые привнесли элементы присущих своим прежним дисциплинам подходов и методов. Следуя известной триаде, можно выделить три источника российской политической регионалистики: - политическая география зарубежных стран; - советское государственное строительство; - территориальное управление экономикой. Политическая география зарубежных стран как составная часть страноведения в советский период была одной из междисциплинарных сфер исследований, дававших некоторое представление о состоянии политических процессов за рубежом (отчасти это было связано с потребностями спецслужб, выступавших заказчиками ряда разработок). Неудивительно, что специалисты по политической географии США и других зарубежных стран с географического факультета МГУ и из Института географии Академии наук - Л.Смирнягин, Н.Петров, В.Колосов, А.Березкин - стали едва ли не главными фигурами первой когорты исследователей в области российской политической регионалистики. На наш взгляд, именно общенаучный подход политгеографов во многом предопределил основные ориентации и методологию исследований. Знакомые с опытом американской политической (прежде всего электоральной) географии специалисты этого направления уделяли первоочередное внимание количественным методам, а из предметных областей - изучению электорального поведения. Немалое влияние на географов оказали и труды специалистов по геополитике, а также междисциплинарные работы, посвященные территориальному измерению политических процессов, - например, теоретической основой многих работ Центра геополитических исследований Института географии РАН (руководитель - В.Колосов) являются выдвинутые С. Рокканом концепции “структуры раскола” между центром и периферией и “поясов городов” (Lipset and Rokkan, 1967, Rokkan et al., 1970, Rokkan and Urwin, 1982). Также из западной политической географии российская политическая регионалистика позаимствовала и теорию “пространственной диффузии инноваций” шведского географа Т.Хаггерстранда (Haggerstrand, 1967), послужившую основой для ряда типологизаций регионов России (см., например: Колосов и Высоцкая, 1995, Колосов и Туровский, 1996, Туровский, 1996). Несомненно, профессиональный подход географов во многом способствовал тому, что анализ территориальных аспектов электоральных процессов в регионах России стал соответствовать концептуальному и методологическому уровням, принятым в западной науке. Вместе с тем “картографическое” восприятие не только объектов, но и предметной области исследований мешало географам осмысливать социальный контекст политических проблем, ибо они предпочитали оперировать территориальными единицами, а не социальными и политическими категориями. Поэтому географы, как правило, успешно разрабатывают конкретные модели электорального поведения, свободно ориентируются в пространственном распределении показателей и в статистических данных. Но как только анализ проблем федерализма или местного самоуправления требовал выявить социальные интересы, динамику субъектов и факторов политического процесса, а тем более предполагал прогноз политического развития, то их работы можно в лучшем случае охарактеризовать как дескриптивные. Подчеркнем также, что специалисты-географы в основном концентрировались в Москве и отчасти в Санкт-Петербурге, что не могло не придать их взгляду на проблемное поле выраженный “столичный” характер. В отличие от политической географии как научной дисциплины, советское государственное строительство почти полностью опиралось на отечественный опыт и научные традиции. Специалисты Института государства и права, юридического факультета МГУ, ВНИИ советского государственного строительства постоянно привлекались для юридического оформления политических решений, готовившихся в ЦК КПСС, Совмине и других руководящих органах. В переходный период участие в политическом процессе юристов вообще и государствоведов, в частности, значительно возросло; кроме того, многие из них сами стали действующими политиками и/или активно привлекались как эксперты, особенно на региональном уровне, где подготовка конституций, уставов и законов субъектов Федерации требовала участия квалифицированных специалистов. Последнее обстоятельство стимулировало развитие прикладных разработок в области федерализма и конституционного права в Екатеринбурге, Саратове, Иркутске и некоторых других городах (см., в частности: Шишкин, 1996). Развитие региональных правовых исследований в последнее время позволяет правоведам даже говорить о юридической регионологии (см. Левакин, 1997). В целом юристы, специализировавшиеся на изучении федеративных отношений, региональной политики и местного самоуправления, привнесли в российскую политическую регионалистику логическую четкость правовых подходов, сравнительные и исторические методы исследования. Но так же, как и географам, этим специалистам не удавалось подняться на уровень осознания социального контекста трансформационных процессов. Следует отметить и тот факт, что юристам советской школы, пожалуй, в наибольшей (по сравнению с представителями других дисциплин) степени по сей день присущи ангажированность и политическая сервильность. Отечественная традиция исследований в области территориального управления экономикой, возникшая еще во времена совнархозов и косыгинских реформ, тоже отличалась богатым опытом прикладных разработок. Среди региональных центров, где изучалась данная проблематика, можно выделить Ленинград, Екатеринбург, Новосибирск. Не вдаваясь в анализ различных подходов и школ в экономической науке, отметим, что некоторые разработки советского периода были использованы, в частности, для определения экономической политики в ряде регионов, при выработке подходов к проблемам бюджетного федерализма и т.д., но в целом задавать тон стали представители новой формации специалистов, начинавшие работать в советский период. Определенное влияние на регионалистику оказала, например, выдвинутая либеральными экономистами из группы В.Найшуля “теория бюрократического рынка” - ее применение при анализе региональной политической экономии отмечается в работах В.Каганского и С.Павленко (Каганский, 1992, 1994, 1996, Павленко, 1994, 1996а, 1996b, 1997, Pavlenko, 1995). В настоящее время можно говорить об изучении политической экономии регионов в рамках таких учреждений, как Экспертный институт Российского союза промышленников и предпринимателей (РСПП), Институт экономических проблем переходного периода, Рабочий центр экономических реформ и некоторых других. Включение в исследование региональных политических процессов представителей столь разных дисциплин и научных школ в конце 1980-х - начале 1990-х годов, тем не менее, не привело к формированию новых междисциплинарных подходов. Напротив, даже при их взаимодействии в основном отмечалось стремление каждого ученого оставаться на “своем” поле, а диалог между специалистами указанных дисциплин и сегодня зачастую ведется на разных языках. Среди причин этого - прежде всего институциональный кризис, охвативший советские исследовательские учреждения и систему научных коммуникаций в процессе трансформации, а также отсутствие четко сформулированной потребности в прикладных разработках междисциплинарного характера. Поэтому современной российской политической регионалистике сегодня присущи эклектичность, отсутствие устоявшихся понятий и терминологии, размытость подходов, сочетание подчас диаметрально противоположных взглядов у представителей разных дисциплин. Наконец, следует иметь в виду, что специфика политического процесса в России и недостаток соответствующей подготовки российских ученых явились причиной невостребованности как отечественного, так и зарубежного опыта исследований, имеющей место и поныне. Кроме того, российскую политическую регионалистику отличает и то, что ее развитие происходит как бы параллельно на столичном и региональном уровнях. Собственно, разрыв между столицей и периферией в социальных науках - по степени материального обеспечения, технической оснащенности, возможностей внешних связей, доступа к информационным ресурсам и т.д. - существовал и в 1970-80-е годы, но в переходный период он превратился в пропасть, преодолеть которую в ближайшем будущем представляется нереальным. В Москве разрабатывались концепции, создавались проекты, налаживались связи с политиками и зарубежными заказчиками; региональные же исследователи, вынужденные ограничивать свои интересы одной территорией, не выходили (за редким исключением) на уровень макрообобщений и/или сравнительных исследований, оставаясь в рамках того, что в англоязычной литературе называют “area studies” (страноведение, или в данном случае - краеведение) или “case studies” (изучение отдельных случаев). Причины этого явления (характерного для российской политической науки в целом) - не только в элементарной нехватке средств, но также в общей неразвитости инфраструктуры межрегиональных контактов, гиперцентрализации общественной жизни страны, отсутствии во многих землях серьезных традиций социальных исследований вообще и политических, в частности. Вместе с тем отчужденность от центров научной жизни и периферийность положения провинциальных исследователей заставляла многих из них заниматься региональной проблематикой - хотя бы для того, чтобы остаться в науке не только в качестве “стрингера”, т.е. сборщика информации для московских или зарубежных аналитических центров. Данная тенденция привела к количественному увеличению научных центров и исследователей в регионах, но говорить при этом о новом качестве знаний пока не приходится. На наш взгляд, если развитие российской политической регионалистики на столичном уровне в основном было обусловлено процессом федерализации и ростом влияния регионов на фоне ослабления центральной власти, а также необходимостью адаптации экономических реформ “сверху” к местным условиям, то для ученых в провинции развитие собственно региональных исследований было естественным, хотя отчасти и вынужденным. Российскую политическую регионалистику в сравнении с другими областями знания отличает особый характер научных взаимодействий с зарубежными партнерами. Более или менее устойчивый интерес Запада к региональным процессам в России начал формироваться примерно в 1993 году на фоне сокращения финансирования советологических центров - до того западные авторы лишь иногда обращались к проблемам регионов вне связи с изучением этнических проблем в бывшем СССР (Hough, 1969, Helf and Hahn, 1992, McAuley, 1992, Moses, 1992). Этот интерес вызвал к жизни появление на западном научном рынке как актуальных анализов по политической регионалистике России (здесь следует отметить электронный журнал Russian Regional Report, выходящий с 1996 года в рамках Open Media Research Institute, а позднее - под эгидой Institute of East-West Studies), так и ряда академических монографий и сборников по различным аспектам региональных политических процессов в России (см. Friedgut and Hahn, 1994, Segbers, 1994, Hanson, 1994, Segbers and De Spiegeleire, 1995, McAuley, 1997, Stoner-Weiss, 1997, Kirkow, 1998).3 В настоящее время можно говорить о наличии нескольких западных научных центров, которые специализируются по политической регионалистике России - таких, как Кеннановский институт перспективных российских исследований (Вашингтон) или Центр российских и восточноевропейских исследований Университета Бирмингем. Сформировался и корпус западных специалистов по данной проблематике, большая часть из которых ориентирована на сотрудничество с российскими исследователями. Однако отчасти в силу недостаточной квалификации многих отечественных политологов, а также не в последнюю очередь из-за дешевизны российского рынка труда участие российских ученых в западных проектах по изучению политических процессов в регионах России в лучшем случае ограничивается “case studies” в конкретных регионах по разработанным на Западе программам. В худшем случае российские специалисты используются как “стрингеры” для проведения в регионах заказных опросов и интервью или для подготовки справочных материалов. При этом нет пока оснований полагать, что в ближайшие годы роль российских экспертов в данных проектах станет более значимой. Что же представляла собой российская политическая регионалистика в содержательном отношении к началу 1998 года ? Следуя известной триаде, мы можем выделить “три составные части” этой сферы научной деятельности с определенной степенью автономии: - анализ региональных электоральных процессов; - изучение региональных элит; - исследование федеративных отношений. Анализ региональных электоральных процессов включает в себя как собственно изучение региональных аспектов выборов (включая электоральное поведение), так и консалтинг, связанный с подготовкой и проведением местных избирательных кампаний. Зачастую исследователи совмещают обе эти функции; вообще, по нашим сведениям, за редким исключением, почти все специалисты в области политической регионалистики - как московские, так и провинциальные активно участвуют в избирательных кампаниях тех или иных кандидатов и партий. Формирование рынка научных услуг в этих смежных секторах как в столице, так и в регионах произошло в ходе избирательных процессов 1993-1997 годов. Консалтинговая практика, строго говоря, относится к науке не больше, чем работа диск-жокея к музыковедению, но именно она позволяет исследователям поддерживать относительно высокий политический статус и, что немаловажно, изыскивать ресурсы на проведение некоммерческих разработок (данное замечание относится не только к регионалистам, но к политологам в целом). В изучении региональных аспектов выборов корпус местных специалистов сформирован практически во всех крупных регионах; среди столичных исследователей наиболее известны связанные друг с другом личной унией Центр геополитических исследований, группа Н.Петрова под эгидой Московского центра Карнеги, а также группа Л.Смирнягина, работающая в рамках президентских структур. Основные методы исследования - анализ электоральной статистики и создание на его базе тех или иных типологий регионов, а также отдельные “case studies” по конкретным регионам. ^ - непременная составляющая рассмотрения политических процессов в регионах; не случайно термин “элита” (“региональная элита”) является ключевым для многих работ по данной проблематике (Афанасьев, 1994b, Бадовский и Шутов, 1995, Дискин, 1995, Куколев, 1996, Магомедов, 1994а, 1994b, 1995а, 1995b). Действительно, кроссрегиональные сравнения обнаруживают сходные черты политических отношений в регионах с различными социально-демографическими характеристиками, типами массового электорального поведения, формами государственного устройства, неодинаковой экономической политикой и т.д. Эволюция региональных элит в условиях трансформации представляет особый интерес для исследователя, тем более что концепции в рамках западных теорий элит применяются не только западными (Stykow, 1995, Stoner-Weiss, 1997, Melvin, 1998), но и российскими специалистами по изучению политики в российских регионах (см., например: Дука, 1995). Собственно, анализ таких субъектов региональных политических процессов, как органы власти, политические партии и др., в ряде работ также сводится к проблематике региональных элит (об этом см. Гельман, 1996). Исследования региональных элит можно условно разбить на две группы. Первая из них связана с сугубо прикладными разработками, выполняемыми по заказам. Примерами могут служить досье на представителей региональных элит, формируемые государственными органами (например, администрацией Президента) и представителями крупного бизнеса. Сюда же примыкает информационная деятельность различных организаций - например, группа “Панорама” с 1992 года выпускает информационные и справочные издания по различным проблемам политики в России и СНГ, в том числе - и по регионам (см. Музаев и Тодуа, 1992, Москаленко, 1994, Михайловская, 1995, 1996) Значительная часть подобных разработок примыкает к описанной выше консалтинговой практике и носит эксклюзивный характер. В основном материалы, с которыми приходилось знакомиться авторам, были либо справочными изданиями (вариант - базами данных), либо работами в форме ситуационного анализа. Другая группа - академические проекты, выполняемые в рамках структур институтов РАН, Российской Академии государственной службы (РАГС), а также - реже - некоторыми столичными независимыми центрами (см. Kukolev and Stykow, 1996). Исследования такого рода ведутся не только столичными учеными, но и региональными специалистами (Дука, 1995, Магомедов, 1994а, 1994b, 1995а, 1995b, 1997a, 1997b, Мохов, 1997) с применением прежде всего качественных методов - биографического анализа и глубоких интервью. ^ связаны с рассмотрением различных аспектов взаимодействий российского Центра и регионов - политических, правовых, экономических. Эти разработки, напротив, обычно отличает не эксклюзивный, а публичный характер, и в то же время - наибольшая степень идеологической ангажированности и зависимость от политической конъюнктуры. К примеру, во многих работах специалистов из Казани чувствуется влияние теории асимметричного форалистического федерализма, официально принятой властями Татарстана за основу государственной идеологии (Федерализм, 1993, Федерализм, 1994): в разное время по данной проблематике высказывались заметные политики - Р.Абдулатипов, C.Бабурин, В.Лысенко, О.Румянцев, С.Шахрай и ряд других (см., например: Абдулатипов и Болтенкова, 1994, Лысенко, 1995а, 1995b, 1997а, 1997b, Федерализм, 1997а). Характерно, что столичные авторы (независимо от своей идеологической ориентации) выступают, как правило, более ревностными сторонниками централизованного государственного устройства, чем авторы из регионов. Собственно научная дискуссия велась главным образом среди юристов по поводу правовых аспектов разграничения компетенции между Федерацией и ее субъектами и, в частности, политики договоров между Центром и регионами (см., в частности: Михалева, 1992, 1994, Асочаков и Умнова, 1995, Умнова, 1996); экономисты, в свою очередь, спорили о различных аспектах региональной экономической политики и бюджетного федерализма (cм., например: Семенов, 1994, Богачева, 1995, Гончар и Горегляд, 1995, Селивестров, 1995, Лысова, 1996, Бухвальд, 1997а, 1997b, Лавров, 1997а, 1997b, Лавров и Кузнецова, 1997, Лексин и Шевцов, 1998, и ряд других работ). Однако, сфера федеративных отношений, пожалуй, менее других изучена с политологической точки зрения - именно здесь наблюдается наибольший разнобой как в области терминологии, так и в подходах и методах исследователей. Таким образом, можно говорить о том, что предметное поле политической регионалистики в России более или менее освоено; количество работ специалистов разных дисциплин по данной проблематике стремительно растет, и не приходится сомневаться, что продолжающиеся циклы выборов губернаторов и представительных органов власти регионов, а также органов местного самоуправления повлекут за собой новые исследования и публикации. Для нас значимо другое - в какой мере рост интереса к российским регионам влияет на качественное развитие научного знания ? Есть ли у политической регионалистики какие-либо достижения в концептуальном плане или речь идет всего лишь о новых эмпирических данных? Возникают ли новые комплексные подходы к исследованию региональных процессов? Для ответов на эти вопросы рассмотрим основные концепции, а также этапы и некоторые тенденции развития современной российской политической регионалистики. ^ Экономические и политические преобразования периода перестройки, связанные с изменением механизмов управления на всех уровнях, затронули и государственную региональную политику (тогда еще - регионов СССР). В 1987 году на июньском пленуме ЦК КПСС был выдвинут лозунг самоуправления - как производственного, так и территориального, дополненный год спустя на XIX Всесоюзной партконференции призывом к территориальному хозрасчету; реформа системы Советов, начатая в 1988 году, также предполагала значительную децентрализацию властных полномочий. Перемены достигли и научной среды: столичные государствоведы готовили новые законопроекты, а московские и региональные экономисты привлекались к разработке территориальных экономических программ, созданию новых управленческих структур. При этом, если для специалистов стран Балтии призыв к самостоятельности был своего рода “зонтиком” для консолидации в борьбе за независимость, то их российские коллеги ограничивались идеями создания свободных экономических зон и объявлением собственности соответствующих регионов на природные ресурсы. Формирование в СССР сферы публичной политики в ходе выборов и последующей деятельности Съездов народных депутатов вызвало интерес к и региональному аспекту выборов. Материалы для научного осмысления электоральных процессов и их результатов (в том числе и в регионах) дала избирательная кампания 1989 года по выборам народных депутатов СССР. Наиболее глубокое изучение территориальных аспектов выборов 1989 года было проведено специалистами по политической географии, имевшими представление о зарубежной практике таких исследований. В начале 1990 года в издательстве “Прогресс” увидел свет коллективный труд “Выборы-89. География и анатомия парламентских выборов” (Березкин и др., 1990). Монография содержала политико-географический анализ кампании на различных ее этапах (нарезка округов, выдвижение кандидатов, тактика представителей тех или иных социально-профессиональных групп, проведение двух туров голосования и повторных выборов), а также очерки хода избирательной кампании в ряде регионов тогдашнего СССР (Москва, Ивановская область, Литва, Крым, Камчатская область). В этой работе, наряду с анализом региональных факторов политического процесса (демографических, экономических, культурных и др.), намечались подходы к выявлению региональных моделей электорального поведения. И, хотя это исследование выборов 1989 года было не единственным (см., например: Папп и Прибыловский, 1993), именно данную монографию можно считать “точкой отсчета” возрождения политической регионалистики в России. Важнейшим событием, положившем начало как региональным политическим процессам, так и их исследованиям, стали выборы местных Советов в марте 1990 года. Начало деятельности новых органов власти, сопровождавшееся стремительными политическими изменениями, требовало осмысления, в результате чего и появилось большинство работ 1990-91 годов по проблемам регионов. Например, широкий публичный резонанс приобрели исследования поименных голосований на Съезде народных депутатов РСФСР, проведенные А.Собяниным и Д.Юрьевым, которые позволили выявить территориальную дифференциацию депутатского корпуса России (“политическая температура регионов”) (Собянин и Юрьев, 1991, 1992). Основной массив работ того времени, выполненных и в Центре, и в регионах можно охарактеризовать как крайне политизированный анализ ситуации: сегодня многое из написанного 5-6 лет назад выглядит нонсенсом - но роль подобного рода материалов в формировании среды регионального политического процесса и в налаживании коммуникаций между политиками, журналистами и учеными была весьма заметной. Все же о регионалистике как о самостоятельной сфере исследовательских интересов в тот период говорить трудно. До конца 1991 года Россия была частью СССР, и проблемы ее регионов значили несоизмеримо меньше, нежели вопросы устройства самого СССР. Некоторый всплеск публичного интереса к политическим процессам в регионах России был отмечен лишь в связи с деятельностью региональных и местных органов власти в критических условиях августа 1991 года (Путч, 1991). В то же время весьма острая полемика вокруг выборов или назначения глав местных администраций осталась за пределами общественного внимания, хотя именно такие эпизоды российской политической истории весьма значимы как для развития России, так и для понимания роли политических аналитиков в принятии решений. 6 сентября 1991 года Президиум Верховного Совета РСФСР принял решение о проведении 24 ноября 1991 года выборов глав региональных и местных администраций. Однако тогда в окружении Б.Ельцина отсутствовало единство взглядов на эту проблему; в частности, обладавшие немалым влиянием Г.Бурбулис и С.Шахрай настояли на президентском вето на закон “О выборах глав администраций”. Не последним аргументом в данной полемике стала аналитическая записка, подготовленная группой А.Собянина (Собянин и др., 1991), согласно которой сторонники Ельцина на местах могли рассчитывать на успех не более чем в 10-12 регионах и должны были проиграть в 36. Трудно оценить степень вероятности этих прогнозов, базирующихся на данных голосования на референдумах, выборах Президента, народных депутатов, поименных голосований депутатского корпуса, однако именно они послужили научно-методическим обоснованием для проведения в жизнь идеологии "исполнительной вертикали”. На V Съезде народных депутатов РСФСР в ноябре 1991 года Президенту удается добиться принятия решения о моратории на выборы глав администраций и сделать систему вертикальной иерархии исполнительной власти более или менее устойчивой. Два реальных процесса, начавшиеся почти одновременно, способствовали становлению политической регионалистики в России. Во-первых, политика экономических реформ правительства Е.Гайдара, осуществлявшаяся исключительно как “реформа сверху”, актуализировала мифологию “реформаторского” Центра и “консервативной” периферии и в то же время повлекла за собой быстрый рост региональной социально-экономической дифференциации. Обнаружившиеся различия в экономической политике регионов и в курсе Центра в отношении тех или иных территорий поставили на повестку дня вопрос об исследовании региональных моделей социальной и экономической трансформации. Во-вторых, после распада СССР на первый план выдвинулась проблема сохранения целостности государства, занявшая центральное место в работах ряда аналитиков (Чешко, 1993, Разделит, 1994). Усиление регионализации и угроза политического сепаратизма (прежде всего - со стороны республик в составе России) вынуждало российский Центр обратить внимание на политические процессы в регионах, что породило спрос на региональные исследования и, в свою очередь, дало импульс деятельности по созданию соответствующей информационной и исследовательской базы. После подписания Федеративного договора (март 1992 года) угроза территориального распада России как будто бы отодвинулась и подобные прогнозы становятся все более редкими (см., например: Каганский, 1994), но спрос на работы в области политической регионалистики не иссяк. Напротив, обострение политической борьбы на федеральном уровне между Президентом и Верховным Советом России в 1992-93 годах требовало от конфликтующих сторон если не поиска поддержки в регионах, то, по крайней мере, реальной оценки ситуации. Президентская сторона, в частности, пыталась - не слишком успешно - использовать с этой целью институт представителей Президента в регионах (см. Владимиров, 1993, Бусыгина, 1996, Кокурина, 1997). Позднее в рамках Информационно-аналитического центра Администрации Президента была создана группа по анализу политической ситуации в регионах во главе с географом Л.Смирнягиным. Статус группы повысился после того, как в феврале 1993 года Смирнягин вошел в состав Президентского совета, а с лета 1993 года участвовал в работе “узкого” его состава, руководя специально созданной тематической группой (Мейер, 1994). Трудно оценить влияние Смирнягина и его коллег на принятие конкретных решений, но во многом именно они определяли региональную политику Президента и его команды как в период политического кризиса сентября-октября 1993 года, так и в последующие месяцы - при политическом структурировании региональных органов власти. Характерно, однако, что ни в этот период, ни в последующие годы на федеральном уровне так и не были сформированы влиятельные институты, способные стать субъектами региональной политики Центра и одновременно - координаторами научных разработок по данной проблематике. Теоретически эта роль была отведена правительственному ведомству (Госкомнац - Госкомфедерация - Миннац), однако вследствие перманентной структурной реорганизации и кадровой чехарды4 Миннац с ней справиться не мог. Министерство готовило постановления Правительства, указы Президента, федеральные государственные программы, концепцию государственной региональной политики (см., например: Поздняков и др., 1995), которые к реальной региональной политике как таковой имели весьма косвенное отношение, представляя собой ряд слабо связанных между собой документов и мероприятий. В этот период нарастает диверсификация научного сообщества в сфере политической регионалистики. Помимо группы Смирнягина, в 1992 году на базе Института географии РАН формируется исследовательская группа специалистов по политической географии Mercator Group (руководитель - Д.Орешкин), разработки которой отличались по преимуществу эксклюзивным характером. Еще раньше в рамках этого института был создан Центр геополитических исследований во главе с В.Колосовым, специализирующийся прежде всего на электоральной географии. Одновременно меняется характер этнополитических исследований, которые становятся все более регулярными и включают общеполитический региональный контекст. Так, созданный в 1991 году в рамках Внешнеполитической ассоциации Центр этнополитических и региональных исследований (руководитель - Э.Паин) начиная с 1992 года регулярно в режиме мониторинга отслеживал развитие ситуации в “горячих точках” России и СНГ. После того, как Паин в феврале 1993 года стал членом Президентского совета, Центр, получив дополнительные ресурсы, начал выпуск ежемесячных обзоров политической ситуации в республиках России и странах СНГ. Эти бюллетени объемом 15-20 страниц представляли собой хронику текущих событий - как на основе анализа прессы и иных источников в Москве, так и с использованием материалов экспедиций и привлечением отдельных экспертов в изучаемых регионах из числа сотрудников вузов и академических институтов. Помимо этого, Центр готовил и отдельные записки по конкретным проблемам, в основном для администрации Президента. Вместе с тем хотя интересы Центра не ограничивались чисто этнической проблематикой, все же его анализ политических проблем российских республик и регионов был в основном дескриптивным. В 1993 году началась разработка другого масштабного регионального мониторингового проекта - “Сеть этнологического мониторинга”, который осуществлялся Институтом этнологии и антропологии (ИЭА) РАН под руководством его директора В.Тишкова. Проект, получивший финансовую поддержку фонда Макартуров, задумывался как сеть сбора информации в зонах этнической напряженности с целью раннего предупреждения этнических конфликтов. К 1994 году Тишкову удалось сформировать сеть экспертов из числа сотрудников академических институтов, вузов и активистов общественных движений, которая охватывала почти все республики России и страны СНГ, и наладить выпуск издававшихся небольшим тиражом ежемесячных обзоров. В отличие от авторского проекта Паина, в проекте Тишкова материалы региональных экспертов играли роль не первичного “сырья”, а самостоятельных обзоров текущей политической жизни республик и новых государств. Подобно другому проекту ИЭА - выходящей с 1989 года и по сей день серии научных трудов сотрудников института “Исследования по прикладной и неотложной этнологии” - “Сеть этнологического мониторинга” вскоре перестала ограничиваться этнической проблематикой, и в поле зрения экспертов ИЭА оказались проблемы государственного устройства республик РФ и новых независимых государств, их политических систем, партий, выборов и т.д., но эти институты и процессы рассматривались прежде всего с точки зрения их влияния на этнические отношения в исследуемых регионах. Несколько ранее - в феврале 1992 года - началась реализация еще одного исследовательского проекта по политической регионалистике - программы “Политический мониторинг” Института гуманитарно-политических исследований. ИГПИ, “выросший” из среды неформального движения, еще в период перестройки собирал информацию о новых политических объединениях не только в Москве, но и опираясь на связи с неформалами различных провинций России. “Политический мониторинг” строился на ежемесячных отчетах региональных экспертов ИГПИ (работники научных учреждений, журналисты, сотрудники властных структур, политические активисты), посвященных основным событиям в регионе и включали в себя анализ деятельности властных структур, политических объединений, СМИ и т.д. Предпринятые вначале попытки операционализовать систему региональных показателей успеха, и поэтому отчеты “Политического мониторинга” напоминали очерки политической жизни регионов (выпущенный в рамках проекта сборник статей так и назывался - “Очерки российской политики” (Гельман, 1994а). В результате ИГПИ удалось создать самую большую среди негосударственных учреждений сеть сбора политической информации, выполняющую, помимо исследовательских задач, коммуникативные функции. Кроме того, участниками проекта в октябре-ноябре 1995 года был осуществлен масштабный мониторинг избирательной кампании в регионах России “Выборы - 95” (эти материалы распространялись через Internet). Помимо выпуска ежемесячника ИГПИ “Политический мониторинг”, сотрудники ИГПИ по материалам проекта опубликовали ряд работ в научных изданиях (Сенатова и Касимов, 1993, Сенатова и др., 1994, Сенатова и Гельман, 1995, Гельман и Сенатова, 1995, Люхтерхандт и Филиппов, 1996, Люхтерхандт, 1997). На наш взгляд, в целом значение всех этих мониторинговых проектов состоит прежде всего в создании информационной базы для перспективных исследований. Начало экономических преобразований в 1992 году вызвало в регионах различную реакцию - не только среди населения, но и на уровне властных и административных структур, что дало толчок к развитию региональных экономических исследований. Наиболее глубокий анализ экономической политики в различных регионах России был проведен летом-осенью 1992 года специалистами Экспертного института РСПП. В их аналитическом докладе “Единство реформ и реформа единства” (Единство, 1992), во-первых, была показана несостоятельность распространенных в то время алармистских оценок возможной дезинтеграции России, а во-вторых, на основании данных о либерализации цен, масштабах и формах приватизации проведена классификация регионов по видам проводимой экономической политики и ее последствий для данных регионов. Для российской политической регионалистики это стало принципиально новым направлением разработок5. Наибольшую публичную известность в этот период получил проект региональных социально-экономических реформ в Нижегородской области “Нижегородский пролог”, разработанный и частично реализованный в 1992 году Центром экономических и политических исследований (ЭПИцентр) под руководством Г.Явлинского (Явлинский и др., 1992). Несмотря на то, что его осуществление преследовало главным образом политические цели, сам факт альтернативной Центру политической программы в регионе имел немалое общественное значение и дал импульс аналогичным разработкам в ряде других областей. Помимо экономических аспектов, “Нижегородский пролог” включал в себя и политологическую концепцию регионального развития России, содержавшую критику Федеративного договора и национально-государственного устройства страны и ориентированную на политическое саморазвитие и экономическую интеграцию регионов (хотя пути этой трансформации в работе намечены не были). Из других научных инициатив 1992-93 годов выделим ряд журнальных проектов, как региональных (см. ниже), так и столичных. С начала 1992 года под эгидой Совета национальностей Верховного Совета России издавался журнал “Этнополис” (был задуман как ежеквартальный), посвященный проблемам национально-государственного устройства страны, публиковавший законодательные акты и комментарии к ним, статьи политиков и экспертов - этнологов, юристов, экономистов. С роспуском парламента в 1993 году прервался и выпуск “Этнополиса”, возобновившийся в 1995 году. С середины 1992 года выходил посвященный регионам журнал “Ваш выбор”, который возглавил бывший обозреватель “Московских новостей” А.Минеев. Стратегия журнала была построена на сотрудничестве с региональными органами власти: тематические номера по отдельным территориям, выпускаются при помощи спонсорской поддержки соответствующих региональных структур. При этом специально для журнала в регионах выполнялись отдельные исследования группой географов, работавших в рамках созданного при журнале Исследовательского центра российских земель “Ваш выбор” (руководитель - О.Глезер). События осени 1993 года не только способствовали увеличению практического интереса к местным процессам, но и во многом определили роль регионов в российской политике. Вмешательство лидеров ряда регионов в политический конфликт между Президентом и Верховным Советом России и их попытки создать, минуя федеральные институты, новый орган - Совет субъектов Федерации, не имели успеха, но вынудили Центр усилить политический контроль за региональными элитами, а, следовательно, возрос спрос на соответствующую политическую информацию. Но наибольший импульс региональным исследованиям придали выборы 1993 года. Их результаты - провал проправительственных партий и триумф ЛДПР В. Жириновского - стали наглядной иллюстрацией невнимания политиков к региональным процессам. Оценивая итоги голосования, публицисты восклицали: “Россия, ты одурела!”; партийные активисты и аналитики конструировали модели масштабных фальсификаций результатов в провинции (Собянин и Суховольский, 1995), но и власти, и оппозиции, и потенциальным заказчикам исследований было ясно, что регионы не могут больше оставаться terra incognita российской политики. Последовавшие вслед за выборами события в регионах - роспуск советов и формирование новых институтов власти, начало реализации политики договоров Центра с регионами ускорили структурирование регионального политического анализа в Москве и в российских землях. Потребность в новом знании стала для регионалистики вызовом времени. ^ Таким образом, начиная с 1994 года проблемы регионалистики переместились если не в центр внимания исследователей, то, по крайней мере, сформировали поле их постоянного интереса. Внешне это выразилось как в быстром росте числа ученых и научных центров, специализирующихся в этой области, так и в изменении состава корпуса исследователей и их ориентаций. В 1994-95 годах региональная проблематика занимает все более заметное место в деятельности государственных и негосударственных аналитических центров. Так, в Аналитическом центре при Президенте России на базе группы Л.Смирнягина было создано направление “Регионалистика”; в Институте экономики РАН - лаборатория социально-экономических проблем федерализма под руководством С.Валентея (с 1996 года этот коллектив начал издание журнала “Федерализм”, посвященного проблемам региональной экономической политики); в Российской академии государственной службы в 1996 году приступил к работе Центр регионального анализа и прогнозирования (руководитель - А.Шутов). К 1995 году региональные разработки вошли в сферу внимания других политологических центров - таких, как Центр политической конъюнктуры России (руководитель - В.Березовский) или Центр политических технологий (И.Бунин); последний готовил региональные анализы совместно с Центром геополитических исследований В.Колосова. С 1995 года в преддверии цикла избирательных кампаний московские аналитические центры начали наращивать сеть своих региональных экспертов и даже создавать местные представительства. Наиболее масштабный характер приобрело образование филиалов фонда “Российский общественно-политический центр” (РОПЦ), учрежденного президентскими структурами и возглавляемого А.Салминым, - филиалы РОПЦ к весне 1996 года действовали в 11 регионах России. Другим важным фактором развития политической регионалистики стала определенная институционализация научной инфраструктуры, что выразилось в проведении как в столице, так и в провинции более или менее частых семинаров и конференций по проблемам федеративных отношений, региональной политики и местного самоуправления, в подготовке специальных учебных курсов по политической регионалистике, в привлечении специалистов (главным образом юристов) к разработке и экспертизе законодательства, к участию в парламентских слушаниях и т.д. Но, пожалуй, главное, что отличает регионалистику после 1993 года - обращение к этой тематике политологов, а не только юристов и географов, занимающихся проблемами регионов. Не последнюю роль здесь сыграла и смена поколений западных экспертов по России - на смену советологам “старой школы” приходят профессиональные политологи, ориентированные на сбор первичных данных и заинтересованные, помимо прочего, в соответствующем уровне партнерства. Следует иметь в виду, что эмпирические исследования по регионалистике являются достаточно дорогими в материальном отношении, и их успех достаточно сильно зависит от финансовой “подпитки” из-за рубежа. В период цикла выборов 1995-1997 годов региональная проблематика занимала большое место в массиве политологических публикаций. Например, Аналитический центр при президенте России осенью 1995 года выпустил справочник “Российские регионы накануне выборов-95” под редакцией Смирнягина с обильной электоральной статистикой. Более масштабный проект реализовал осенью 1995 года Московский центр Карнеги, где под редакцией М.Макфола и Н.Петрова был издан тиражом в 150 экземпляров “Политический альманах России”, включавший в себя политические портреты каждого из субъектов Российской Федерации, подготовленные по стандартной схеме: общая характеристика региона, данные об органах власти, политических партиях, депутатах Федерального Собрания от региона, история выборов в регионе и электоральная статистика (Макфол и Петров, 1995).6 В этот же период регионалистика все чаще становится темой публикаций в научных журналах. К примеру, ориентированный на прикладной политический анализ журнал “Власть” в 1995 - начале 1996 годов практически в каждом номере давал политические портреты регионов, сделанные специалистами Центра геополитических исследований (Александров, 1995, Бородулина, 1995, Петров, 1995b, Туровский, 1995, Колосов, 1996, Колосов и Стрелецкий, 1996). Однако, после окончания в 1997 году цикла выборов губернаторов актуальный спрос на региональные исследования снижается (по крайней мере, на время). Динамику роста числа публикаций по регионалистике можно наблюдать и на примере журнала “Полис” (см. таблицу 1) - их доля в 1994-95 годах составляла 25% от общего числа статей по проблемам современной российской политики, хотя в 1996-97 годах интерес редакции к этой тематике несколько ослабевает. Правда, в последнее время наблюдается рост числа публикаций по политической регионалистике в других научных журналах, в частности, в “Вестнике МГУ” (серия “Политология”). [Таблица 1 здесь] Становлению российской политической регионалистики как научной субдисциплины способствовал не только рост числа работ, исследователей и центров. Принципиально значимым для ее оформления как области знания явилось, помимо развития предметной области исследований, обретение собственных методологических и концептуальных подходов. И, хотя с 1997 года количество публикаций по проблемам регионов несколько снижается, а региональные электоральные исследования уступают место другим сюжетам, но это не свидетельствует о кризисе регионалистики. Напротив, следует выделить новый этап развития исследований, когда сбор первичных данных уступает место попыткам осмысления накопленных эмпирических материалов, хотя пока еще рано говорить о результатах этих разработок. В более общем плане об этом высказался Г.Голосов, анализируя развитие исследований в политической регионалистике России в рамках модели “исследовательского цикла”, предложенной Т.Скочпол и М.Сомерс (Skocpol and Somers, 1980). Модель исследовательского цикла исходит из существования комплекса теорий, объясняющих тот или иной феномен, причем динамика “цикла” есть динамика теоретического развития. Первоначально (когда доступные теоретические средства представляются вполне достаточными) ученые используют эмпирический анализ преимущественно как средство параллельной демонстрации теории. Данной фазе развития соответствует статистический анализ. Рано или поздно наступает момент, когда теории опровергаются, и тогда ученые обращаются к монографическим “толстым описаниям” отдельных случаев, а также к “изучению отклоняющихся случаев” (Lijphart, 1975). В результате намечаются контуры новых теорий, которые, получив развитие, вновь нуждаются в проверке на больших массивах эмпирических данных. Таким образом, “цикл” замыкается. Напротив, по мнению Голосова, изучение недостаточно теоретически описанных феноменов (каковым является политика в регионах России) может предполагать альтернативную последовательность этапов развития исследований. В изучении российских регионов возможен переход от “атеоретичных”, сугубо описательных исследований к монографическим “толстым описаниям” тех или иных случаев, затем наступает черед сравнительно ориентированных изучений отдельных случаев (comparative-oriented case studies) (Lijphart, 1971, 1975), далее - “систематических сравнительных иллюстраций” (Smelser, 1976), и, наконец, может наступить момент, когда параллельно сформированные по ходу этого развития массив данных, с одной стороны, и корпус теорий - с другой, становятся достаточными для статистической проверки. Пока развитие политической регионалистики России подтверждает эту модель. От мониторинговых проектов и отдельных атеоретических описаний российские исследователи перешли к монографическим “толстым описаниям” политического развития отдельных регионов (см., например: Кириллов, 1997, Матцузато и Шатилов, 1997а, 1997b). Первые опыты пока редких сравнительных кроссрегиональных исследований (Рыженков и др., 1999) можно отнести к жанру “систематических сравнительных иллюстраций”, не позволяющих выявить казуальные связи между переменными, но создающих возможность формулирования гипотез для дальнейших исследований. Однако при этом массив полученных данных пока скорее привязан “к местности” в рамках area studies, чем включен в дисциплинарную перспективу, что снижает научную значимость исследований. Вместе с тем исследования регионов России западными авторами развивается по тому же сценарию: хотя отдельные работы на уровне case studies и связаны с попытками применения концепций перехода к демократии (Orttung, 1995) или теории “социального капитала” (Kirkow, 1995), но в сравнительных исследованиях пока преобладают либо иллюстрации (Kirkow, 1998), не содержащие объяснений причин тех или иных феноменов, либо объяснения на уровне grounded theories (Matsuzato, 1997), либо, напротив, теоретически фундированные работы с весьма банальными выводами - так, К.Стонер-Вайс по итогам масштабного исследования эффективности управления в четырех регионах России в период 1990-93 годов в качестве главной детерминанты выделяет уровень концентрации региональной экономики (Stoner-Weiss, 1997). Некоторым удачным исключением является работа немецкого исследователя М.Бри, в которой режим Ю.Лужкова в Москве сравнивается с городскими “политическими машинами” в городах Южной Италии и в США начала ХХ века (Brie, 1997). Тем не менее, многие российские и зарубежные исследователи политики в регионах России рассматривают сравнительные исследования в качестве наиболее перспективного направления. Свидетельством этого стало, в частности, проведение в сентябре 1997 года в Нижнем Новгороде Первого всероссийского конгресса “Сравнительная политическая регионология”. Пока что наиболее распространенным методом российской политической регионалистики остается изучение отдельных случаев в рамках “case study”. Причем, в отличие от практики сравнительной политологии на Западе, применяющей этот подход в первую очередь для эмпирической проверки соответствующих теоретических конструкций и формулирования обобщений (Доган и Пеласси, 1994, 168-175), в России широкое использование этого метода, в особенности провинциальными авторами, вызвано острой нехваткой ресурсов, своего рода “политологией для бедных”. Проблемы выявления закономерностей и отличий конкретных регионов, равно как и вопросы репрезентативности в региональных исследованиях пока остаются открытыми и в теоретическом, и в прикладном аспекте, и о какой-либо научной дискуссии здесь говорить не приходится. В основном в России применяется практика сравнения наиболее близких случаев (Przeworski and Teune, 1970) - главным образом соседних регионов областей и республик Поволжья или Сибири (см., например: Губогло, 1994). С другой стороны, сравнительные исследования регионального законодательства - например, уставов краев и областей - пока ограничиваются чисто юридической стороной дела, не касаясь политических аспектов законотворчества и правоприменительной практики (см. Умнова, 1995с). Сравнительно-исторический метод исследований ограничивается, как правило, параллелями между прошлым опытом дореволюционной России и современностью - например, между земством и современным местным самоуправлением (см., например: Ефремова и Лаптева, 1993, Российское, 1995), но иногда они носят политически-спекулятивный характер (критику этого подхода см. Рыженков и Гельман, 1994), и удачные находки здесь единичны (см. Дементьев, 1996). Хотя в последнее время интерес ряда специалистов к осмыслению исторических аспектов регионального развития возрастает, но пока работы на эту тему сводятся, скорее, к введению в оборот исторических фактов (Губернаторство, 1996, Слепцов, 1997, 5-43, Шутов, 1997), в то время как политологический анализ исторического опыта регионального развития встречается редко (см. Абдулатипов и др., 1992-93). До самого последнего времени в российской политической регионалистике среди исследовательских методов преобладал статистический анализ. Причина тому - множество избирательных кампаний разного уровня, проведенных в регионах в 1993-97 годах, что естественным образом обусловило доминирование электоральных исследований. Характерно, что попытки применить статистические методы к анализу других элементов регионального политического процесса оказывались неэффективными из-за проблем с операционализацией системы показателей в условиях быстрых социальных и политических изменений. Например, В.Колосов в поисках критерия оценки уровня влияния общероссийских партий в регионах (Колосов, 1995а) ввел интегральный показатель, учитывающий итоги голосования за партию, число партийных депутатов в органах власти, количество партийных активистов и т.д. Однако весьма приблизительные данные успели устареть к моменту публикации работы, и сделанный на их основании прогноз не подтвердился. Более того, региональные и местные выборы обнаружили принципиальную ограниченность применения статистических методов анализа электорального процесса. Во-первых, одни и те же переменные в разных регионах могли иметь различный смысл и, соответственно, по-разному трактоваться. Во-вторых, на региональном и местном уровне чрезвычайно значимы были такие с трудом поддающиеся количественному анализу факторы, как административная мобилизация, джерримендеринг при нарезке округов, методы социального контроля (включая фальсификацию итогов голосования). Поэтому при изучении региональных и местных выборов как в российских, так и западных исследованиях вновь (как и в 1989-90 годах) все более популярным становится дескриптивный подход (Гельман, 1994b, Петров, 1995a, Григорьев и Малютин, 1995, Слепцов, 1997, Slider, 1996, Golosov, 1997), в то время как успешное применение количественных методов при сравнительном анализе было, скорее, исключением (Голосов, 1997b, Сенатова и Якурин, 1997). Наконец, весьма популярным в российской политической регионалистике (как и в политической науке в целом) остается спекулятивный подход, базирующийся не на эмпирических данных, а на рассуждениях, подчас не имеющих теоретического обоснования. При этом основой для “научных” заключений становятся факты, почерпнутые из СМИ или личные впечатления. Хотя материалы этого жанра, преобладавшие в газетно-журнальной публицистике конца 1980-х - начала 1990-х годов (статьи о “провинции”, “реформах сверху” и т.д.), в настоящее время встречаются в научных изданиях все реже, но у ряда столичных и провинциальных авторов такой подход доминирует (см., например, Барзилов и Чернышев, 1996, 1997а, 1997b, Дахин, 1997, Хенкин, 1997, Клопыжников и Николаев, 1997 и др.). В целом, следует признать, что политологические подходы в исследованиях региональных политических процессов в российской науке используются весьма ограниченно. Тем не менее процесс становления политической регионалистики привел к расширению ее концептуальной и методологической базы. Содержательные изменения претерпел анализ электоральных процессов. Региональные и местные выборы выявили крайне огорчительную для политических географов особенность - ограниченность объяснительных возможностей прежних подходов, использовавшихся исследователями территориальных аспектов массового электорального поведения. Начиная с 1989 года общенациональные выборы в регионах рассматривались исключительно дихотомически, предельно упрощенно (“за реформы - против реформ”), что позволяло получать более или менее устойчивые картины голосования, выделяя “реформаторские” и “консервативные” регионы и строя на этой основе соответствующие биполярные типологии (Собянин и др., 1993, Колосов, 1995b, Колосов и Туровский, 1995, Макфол и Петров, 1995, Колосов и Туровский, 1996, Журавлев, 1997). В частности, исследователями был обнаружен “эффект 55-й параллели” (голосование “реформистского” Севера России против “консервативного” Юга, аттестованного как “красный пояс”) (см. Slider et al., 1994) и ряд других закономерностей, вполне вписывавшихся в упомянутую выше концепцию пространственной диффузии инноваций (Туровский, 1996). Но попытки применить аналогичную модель к анализу выборов губернаторов, а тем более законодательных органов краев и областей успеха не имели, ибо биполяризация по идеологическому признаку в ряде случаев не просматривалась. Как справедливо отмечали А.Шатилов и В.Нечаев, (Шатилов и Нечаев, 1997а, 1997b) голосование избирателей за или против представителей различных сегментов региональных элит невозможно было интерпретировать в категориях лояльности/нелояльности политике реформ (подобные оценки см., например: Колосов и Туровский, 1997. Петренко, 1997). Более того, региональные выборы опровергли и представления географов (Петров, 1996) о роли раскола между городом и селом (Lipset and Rokkan, 1997) как главной доминанте территориального распределения предпочтений избирателей (Голосов, 1997b). В свою очередь, признавая этот факт, Н.Петров и А.Титков не подвергают сомнению концепцию “биполярности” раскола и выдвинули тезис о различиях в электоральном поведении на федеральных и региональных выборах, мотивируя это различием между выбором пути развития страны в целом и выбором модели развития на местах (Петров и Титков, 1996). В поисках моделей электорального поведения в регионах использовался и анализ региональных политических субкультур. Так, в некоторых работах, в духе классической работы Г.Алмонда и С.Вербы (Almond and Verba, 1963), были сформулированы три различные модели местных политических субкультур, соответствующие идеальным типам “приходской”, “поданнической” и “участвующей” культуры (см. Колосов и Криндач, 1994а, 1994b, Бирюков, 1997). Соответственно, в рамках этого подхода “подданнический” тип приписывался малым городам и селам, “приходской” тип - средним городам, а “участвующий” - крупным городам и мегаполисам (Бирюков, 1997, 81-82). Однако эта модель не опирается на результаты исследований (в том числе - сравнительных) и потому ее применимость остается под вопросом. Альтернативный подход к проблеме регионального электорального процесса связан с анализом влияния социально-экономических факторов на массовое поведение. Так, О.Григорьев и М.Малютин связывали результаты выборов региональных легислатур с характером и направленностью экономических преобразований в регионах в ходе реформ (Григорьев и Малютин, 1995). Авторы различали типы выборных кампаний в торговых и приграничных, аграрных, сырьевых и смешанных регионах, выделяя выборы в республиках России, где большое значение имела административная мобилизация электората. По их мнению, уровень лояльности регионов политике Центра прежде всего задан динамикой экономических изменений в процессе реформ; при этом также учитывались такие факторы, как уровень криминализации политики и степень консолидации региональных элит. Однако, проведенный при участии этих же авторов анализ региональных аспектов федеральных выборов 1991-96 годов не обнаружил влияния каких-либо социальных или экономических показателей, кроме уровня урбанизации (Анализ, 1997). О.Сенатова и А.Якурин пытались увязать итоги губернаторских выборов с уровнем бюджетной зависимости региона от Центра (Сенатова и Якурин, 1997), а Г.Голосов - с уровнем бюджетной обеспеченности на душу населения в регионе (Голосов, 1997b). Так или иначе, релевантность региональных моделей “экономического голосования” в духе теории рационального выбора требует эмпирического подтверждения. Представляется, что итоги будущих региональных и местных выборов обогатят концептуальные представления исследователей. Говоря об анализе региональных элит, следует упомянуть о самой популярной до недавнего времени концепции трансформации номенклатуры, еще в начале 1992 года названной центром “РФ-политика” “номенклатурным реваншем” (см. Реванш, 1994, Буртин и Водолазов, 1994), наиболее полное научное обоснование которой дала О.Крыштановская (Крыштановская, 1995). В основе этого подхода лежит представление о конвертации могущества номенклатурной корпорации в ее экономическую и политическую власть в посткоммунистический период. В рамках “номенклатурной” модели в качестве доминанты регионального политического процесса полагалось противостояние двух сил: “старой” (“консервативной”, “реакционной”) номенклатуры КПСС и “новых” (“реформаторских”, “прогрессивных”) носителей либеральных преобразований. Внутриэлитные процессы на региональном уровне, включая преодоление расколов элит, рассматривались как следствие “номенклатурного принципа элитообразования” (Бадовский и Шутов, 1995). Наиболее последовательно этой точки зрения придерживались Д.Бадовский и А.Шутов, по мнению которых институционализация региональных элит при частичном сохранении их прежнего состава представляла собой реконструкцию позднесоветской модели путем трансформации номенклатуры в “партию власти”. Нетрудно заметить, что эта идея вполне укладывается в описанную выше биполярную модель регионального электорального поведения. “Номенклатурная” концепция, вполне подходящая для аргументации в политической борьбе ввиду своей доступности, одно время была взята на вооружение радикально-либеральной публицистикой и политиками в качестве некоего идеологического постулата. С научной же точки зрения концепция весьма уязвима. Прежде всего, сравнение элит “реформаторской” Нижегородской и “консервативной” Ульяновской областей, проведенное А.Магомедовым, обнаружило значительную степень мифологизации подобных стереотипов (Магомедов, 1994а, 1994b); кроме того, “номенклатурная” модель не могла объяснить конфликты в рамках элит вообще и региональных элит, в частности. Более перспективными оказались другие концепции трансформации элит, успешно использующиеся при изучении именно региональных случаев. Так, А.Дука в ходе исследования политической элиты Ленинграда-Петербурга (на примере депутатского корпуса Ленсовета) (Ачкасова и Дука, 1997, Дука, 1995), проанализировал институционализацию элитных группировок при помощи модели трансформации элитной структуры и консолидации демократического режима через механизм “сообщества элит”, разработанной Дж.Хигли, М. Бартоном и Р.Гантнером (Burton et al., 1992). Возражая против этого подхода, один из авторов этих строк выдвинул альтернативный тезис о формировании “сообществ элит” в регионах как о препятствии демократизации (Гельман, 1998а). М.Афанасьев подчеркивает роль клиентелизма как главного фактора регионального политического процесса в условиях трансформации региональных элит (Афанасьев, 1994b, 1996, 1997а). В рамках этого подхода конфликты региональных элитных группировок интерпретировались как борьба клик и клиентел, связанных с экономическими заинтересованными группами (Афанасьев, 1997b). И.Куколев, помимо клиентелистских принципов формирования региональных элит, в качестве важнейшего элитообразующего фактора выделяет институционализацию региональных заинтересованных групп (для обозначения региональных элитных групп, созданных на основе частных интересов, им введен термин “политико-финансовые группировки”) (Куколев, 1996, 1997). Однако, если Афанасьев и Куколев рассматривают региональные элиты как автономных субъектов регионального политического процесса (Афанасьев, в частности, подверг критике политику “невмешательства” со стороны Центра), то Н.Лапина отмечает рост влияния на региональные элиты со стороны общероссийских финансово-промышленных групп (Лапина, 1997, 1998). Ряд исследователей отмечает консолидацию региональных элит в качестве доминирующей тенденции политического развития регионов (Афанасьев, 1994b, Бадовский и Шутов, 1995, Гельман, 1996, 1998а). В то же время, некоторые исследователи губернаторских выборов объясняли успех или неудачу губернаторов-инкумбентов степенью сплоченности региональных элит (Голосов, 1997b, Журавлев, 1997). При этом, в некоторых работах был сделан вывод о том, что раскол элит способствует демократизации на региональном и местном уровне (Гельман, 1998а, 1998с), в частности - успешному развитию политических партий (Гельман и Голосов, 1998). В целом, выявление влияния внутриэлитных взаимодействий на характер трансформации региональных политических режимов требует проведения эмпирических исследований. Аналогичные дискуссии наблюдаются и вокруг анализа региональных политических режимов. Здесь необходимо выделить как наиболее значимую концепцию региональной авторитарной модернизации, апологетом которой выступил Л.Смирнягин (Смирнягин, 1994), считающий, что элиминирование представительных институтов и других форм представительства в регионах - неизбежное и необходимое условие обеспечения эффективности исполнительной власти при проведении реформ. Этот подход был оспорен противниками региональной “сильной исполнительной власти”, неспособной, по их мнению, в принципе решить задачи модернизации (Григорьев и Малютин, 1995, Гельман, 1994b). Концепция Смирнягина подвергалась критике и в рамках политико-правового анализа - в частности, И.Умнова высказала опасения, что неподконтрольная законодателям исполнительная власть при попустительстве Центра может стать причиной беззакония и правового произвола в регионах, которые грозят подрывом влияния и самой верховной власти (Умнова, 1995а). Дискуссии о системе власти в регионах отличает не только академический характер - нередко они связаны с выработкой конкретных политических решений и правовых актов. Так, И.Умнова, являвшаяся консультантом соответствующего комитета Совета Федерации, выступала за большую самостоятельность регионов в выборе форм организации власти и подвергла резкой критике принятый Государственной Думой проект соответствующего закона, который предусматривал два варианта властных отношений в регионах: “сильная исполнительная власть” или аналог системы Советов периода 1990-1991 годов (Умнова, 1995b); проект был отвергнут Советом Федерации, и закон по сей день не принят. Потребность в определении характеристик складывающихся в регионах политических режимов побудила исследователей к применению популярных западных концепций, используемых и при анализе процессов в России на федеральном уровне. Некоторые авторы склонны были охарактеризовать эти режимы как “региональный авторитаризм” (Борисов, 1996, Сенатова, 1996). Нижегородский исследователь С.Борисов в качестве его основных характеристик отмечает доминирование исполнительной власти над представительными органами, контракт о взаимной лояльности между Центром и главой исполнительной власти региона, наличие косвенного контроля исполнительной власти над СМИ, нейтрализацию либо подавление реальных или потенциальных центров оппозиции в регионе, а также патронаж над общественными объединениями (как политическими, так и “третьего сектора”) со стороны региональной исполнительной власти в обмен на ее публичную поддержку. Критика данного подхода сводилась к тому, что все указанные явления вполне демократичны по форме - наличествуют представительные органы, проводятся конкурентные выборы (безальтернативное голосование - скорее исключение, чем правило), существует “независимая” пресса и т.д., а потому подобная практика не имеет ничего общего с авторитаризмом. В качестве альтернативы, в частности, одним из авторов этих строк предлагалось использовать концепцию “делегативной демократии” (Гельман, 1996), разработанную Г.О’Доннеллом (О’Доннелл, 1994). В то же время диверсификация региональных политических режимов (Гельман, 1998b) ставит на повестку дня исследований вопросы о причинах сходств и различий политического развития в регионах России. Так, исследование “отколняющегося случая” развития региональной партийной системы в Свердловской области позволило сформировать модель “обусловленного пути” партийного развития в регионах России (Гельман и Голосов, 1998). Анализ динамики политической трансформации в регионах России дал основания выдвинуть гипотезу влияния характера выхода из неопределенности на характеристики региональных политических режимов (Гельман, 1998с). Тем не менее, еще предстоит проверить эмпирически эти и другие концепции применительно к рассмотрению региональных процессов в России. ^ в СССР были подчинены идеологическим задачам существовавшего режима. Картина местного управления (напомним, что на субнациональном уровне сушествовало только местное управление) в СССР, писавшаяся отечественными квазисследователями, специалистами по советскому строительству, разительно отличалась от воссоздаваемой в рамках comparative local government (см. Humes, 1991). Но в связи с необходимостью адаптации системы местного управления к новым политическим условиям в период перестройки и постперестройки происходит быстрое развертывание научных дисциплин, объектом которых традиционно является местное управление и самоуправление. В конце 1980-х - начале 1990-х годов ученые и государственные деятели совместно искали варианты изменений существующего положения вещей путем сочетания общепринятых в мировой практики юридических норм и сложившейся практики. Результатом этой научно-практической деятельности стало появление законов СССР и РСФСР о местном самоуправлении. Немногочисленные научные публикации зафиксировали характер дискуссий и представления того времени, связанные в основном с конкретными законами или их отдельными положениями. Правоведы, специалисты по советскому строительству и устройству местного самоуправления в западных странах, обладая знанием системы местного управления советского периода и хорошей теоретической подготовкой, сумели артикулировать новые потребности местного управления, поставив вопросы о необходимости обретения некоторой степени организационной и финансовой самостоятельности, предметах ведения и компетенции местных органов власти, разделении полномочий между ее уровнями (Барабашев, 1990, 1991; Безуглов, 1991; Васильев, 1991; Вильямский, 1991; Корниенко, 1991; Постовой, 1991). В 1991-93 годах в связи с уходом КПСС с политической сцены, распадом СССР главным в сфере местного управления становится вопрос о необходимости и возможных путях реформы системы местного управления. В этот период базовым становится анализ законодательства, правоприменительной практики, в меньшей степени - политических условий развития местного самоуправления. Как и на предыдущем этапе, проблематика местного самоуправления разрабатывалась, прежде всего, в работах правоведов. Наметился переход от обсуждения текущего момента и ближайших перспектив к постановке более концептуальных вопросов - о природе местного самоуправления, о базовых принципах организации местного самоуправления (Кряжков, 1992; Овчинников, 1992; Прохоров и Кашо, 1992; Слива, 1993; Стрончина, 1993). Начинают обсуждаться вопросы теории (Якубовский, 1992; Белораменский, 1993) и истории местного самоуправления (Ефремова и Лаптева, 1993), появились обзорные брошюры (Ажаев, 1993; Местные 1993; Шлемин и Фадеев, 1993). Соотношение государственного и общественного начал в системе местного самоуправления постепенно становятся центральной темой (Васильев, 1993; Кармолицкий, 1993). В это же время происходят первые попытки, вписать процесс реорганизации местного самоуправления в России в рамки восточноевропеского трансформационного процесса (Lysenko, 1993). Но характер института местного управления и самоуправления так и не определился ни юридически, ни практически в этот период. Изучение местного самоуправления в России в этот период было во многом подчинено задачам законопроектной и лоббистской деятельности различных групп в органах власти, связанной с подготовкой законопроектов о местном самоуправлении. Поскольку же в Конституции России 1993 года очертания системы местного самоуправления были уже даны, то это обстоятельство выступало естественным ограничетелем теоретических поисков. В то же время отсутствие легитимных демократически избранных и эффективных органов власти на субрегиональном уровне, инициатива некоторых регионов по самостоятельному обустройству в сфере местного самоуправления требовали создания реалистических подходов к реформе. Таким образом, ученые-правоведы были с самого начала поставлены в условия, когда эффективность их деятельности измерялась умением толковать расплывчатые и противоречивые положения Конституции и искать формы их реализации в конкретном законопроекте, но при этом соотносить свои поиски с практическими нуждами управления. Книга В.Фадеева “Муниципальное право России” (Фадеев, 1994) стала наиболее полным и универсальным введением в проблему. В ней через призму юридической науки были рассмотрены практически все проблемы организации местного самоуправления, включая некоторые политические подходы (Фадеев, 1994). В 1994-96 годах появляются статьи, посвященные политико-правовому анализу проектам и законодательным актам о местном самоуправлении (Авакьян, 1995, 1996а, 1996b; Болтенкова, 1995; Васильев, 1994a, 1994b, 1996; Фадеев, 1995; Исаева, 1996). Вышли в свет работы как обзорного (Гарантии, 1994), так и концептуального характера (Фадеев, 1994b), материалы научных конференций (Авакьян, 1996с), монографические описания (Гладышев, 1996; Широков, 1996). Объединяло все эти тексты то, что по-прежнему сильный акцент в словосочетании “политико-правовой” приходился на вторую часть слова. Параллельно, особенно стараниями журнала “Российская Федерация” и други изданий начала регулярно описываться практика реформы местного самоуправления. Рассматривались, как правило, отдельные аспекты - бюджет и финансы, вопросы муниципальной собственности, проблемы территориального деления, организации коммунального хозяйства и социальной сферы, кадров, уставов муниципальных образований. Некоторые из этих материалов по сути являлись исследованиями отдельных проблем (Соляник, 1994а, 1994b, 1994c; 1995, 1996). Научными центрами изучения и правового проектирования реформы становятся Институт государства и права РАН, Институт законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве Российской Федерации. Создаются новые журналы по местному самоуправлению, в частности, обнинский “Город”.7 Политологический анализ местного самоуправления в России возник с некоторым опозданием. Большинство политологических разработок этого периода, осуществленных как правоведами, так и политологами, либо не основывались на эмпирических данных, либо носили характер “хроники современности” (см., в частности: Афанасьев, 1994a; Гильченко, 1995а, 1995b, 1996; Марченко, 1995; Умнова, 1994). В редких случаях политико- |
Похожие:
 | Политическая регионалистика Автор: к соц н., доцент, доцент кафедры социально-политических теорий Т. С. Акопова | | Содержание деятельности и результаты мероприятий «Повышение квалификации по программе «Современное образование в России: формирование информационно-коммуникационных компетенций преподавателя... |
| Авторское выполнение научных работ любой сложности грамотно и в срок Банковская система России: история ее формирования, современное состояние и направления дальнейшего развития 6 | | «Развитие самостоятельности мышления учащихся на уроках математики через реализацию разнообразных форм работы над задачей» Современное содержание математического образования направлено, главным образом, на интеллектуальное развитие младших школьников,... |
| Программа по обществознанию Тема История государства и права Происхождение государства и права. Право древнего мира. Право средневековой Европы. Становление права нового времени. Развитие права... | | Политическая система и ее роль в жизни общества Политическая система –единый, сложно организованный механизм Совокупность государственных и общественных организаций, посредством которых осуществляется политическая власть в стране |
| Рабочая программа дисциплины современная социально-политическая система российской федерации Пререквизиты: «Отечественная история», «Политология», «Основы таможенного дела», «Теория государственного управления», «Международные... | | Рабочая программа дисциплины современная социально-политическая система российской федерации Пререквизиты: «Отечественная история», «Политология», «Основы таможенного дела», «Теория государственного управления», «Международные... |
| Содержание разделов и тем дисциплины История становления и развития арбитражных судов в России: торговые суды дореволюционной России, арбитражные комиссии (1922г.), создание... | | Приложения (по Мероприятию 14) «Современное образование в России: формирование информационно-коммуникационных компетенций преподавателя и развитие корпоративной... |